Ги де Мопассан. Брошенный
Из сборника новелл "Иветта"
-------------------------------------------------------------------
Ги де Мопассан. Собрание сочинений в 10 тт. Том 4. МП "Аурика", 1994
Перевод Н. Вильтер
Примечания Ю. Данилина
Ocr Longsoft , март 2007
-------------------------------------------------------------------
— Ну, дорогая моя, прогулка в деревню по такой жаре — настоящее безумие! И вообще за последние два месяца у тебя появились какие-то нелепые причуды. Не спрашивая моего согласия, ты увозишь меня к морю, хотя за все сорок пять лет, что мы женаты, тебе ни разу не приходила в голову подобная фантазия. Почему-то выбираешь Фекан, скучнейший городишко, и тут тебя вдруг обуревает такая жажда движения, — тебя, закоренелую домоседку, — что ты желаешь разгуливать по полям в самый знойный день лета. Попроси д'Апреваля сопутствовать тебе, благо он исполняет все твои прихоти. А я пойду отдохнуть после завтрака.
Г-жа де Кадур повернулась к своему давнишнему другу:
— Вы пойдете со мной, д'Апреваль?
Он, улыбаясь, поклонился со старомодной галантностью.
— Готов повсюду следовать за вами, — сказал он.
— Хорошо, ступайте, если не боитесь солнечного удара! — воскликнул г-н де Кадур.
И он вернулся в Отель де Бен подремать в постели часок-другой.
Оставшись вдвоем, старая женщина и ее старый друг тотчас тронулись в путь. Она произнесла очень тихо, сжимая его руку:
— Наконец-то! Наконец!
Он прошептал:
— Вы с ума сошли! Уверяю вас, вы с ума сошли. Подумайте, чем вы рискуете. Если этот человек...
Ее передернуло:
— О Анри, не говорите про него: "этот человек"...
Он продолжал резким тоном:
— Хорошо! Если наш сын о чем-нибудь догадается, если он нас заподозрит, — вы у него в руках, мы оба у него в руках. Вы спокойно жили сорок лет, не видя его. Что с вами сегодня?
Они шли по длинной улице, которая вела от моря к городу. Потом свернули направо, чтобы подняться на возвышенность Этрета. Белая дорога вилась под жгучим ливнем солнечных лучей.
Ослабев от палящего зноя, они двигались медленно, мелкими шажками. Г-жа де Кадур взяла своего друга под руку и шла, устремив вперед неподвижный, тоскливый взгляд.
— Значит, вы тоже ни разу не видели его, — сказала она.
— Нет, ни разу!
— Как же это можно?
— Дорогая, не будем возвращаться к вечному нашему спору. У меня жена и дети, у вас — муж, следовательно, нам обоим надо беречь свою репутацию.
Она ничего не ответила. Она думала о своей далекой молодости, о многом, что минуло и было так печально.
Ее выдали замуж, как выдают всех молодых девушек. Она совсем не знала своего жениха, дипломата, жизнь ее с ним была обычной жизнью всех светских женщин.
Но вот один молодой человек, г-н д'Апреваль, как и она связанный браком, полюбил ее глубоко и страстно; и во время долгого отсутствия г-на де Кадура, уехавшего в Индию с политической миссией, она поддалась искушению.
Как могла она сопротивляться, устоять? Как могла она найти в себе силу и мужество не уступить, когда она тоже любила его? Нет, нет! Это было бы слишком тяжело. Слишком мучительно! Как жестока и коварна жизнь! Можно ли в таких случаях уйти от судьбы, можно ли спастись от роковой неизбежности? Когда женщина одинока, покинута, лишена ласки, не имеет детей, — может ли она постоянно убегать от преследующей ее страсти; кто же решится бежать от солнечного света, обрекая себя на жизнь во мраке до самой смерти?
До чего ясно помнится ей все, всякая мелочь: как он целовал ее, как улыбался и как, входя к ней, останавливался на пороге и смотрел на нее. Что за счастливые дни! Единственные светлые дни в ее жизни, и как быстро они пролетели!
Потом г-жа де Кадур заметила, что она беременна. Какое отчаяние!
А это путешествие на юг, длинное путешествие, и мучения, и непрерывный страх, и эта жизнь, в маленькой уединенной вилле на берегу Средиземного моря, в глубине сада, откуда она не осмеливалась выходить!
Навсегда запомнились ей томительные дни, когда она лежала под апельсиновым деревом, устремив глаза на желто-красные круглые плоды, мелькавшие в зеленой листве. Как хотелось ей выйти, прогуляться к морю — его свежее дыхание долетало через каменную ограду, она слышала плеск коротких волн на берегу, и ей грезилась голубая ширь, сверкающая на солнце, и белые паруса, и очертания горы на горизонте! Но она не смела выглянуть за калитку сада. Вдруг кто-нибудь узнает ее, когда она так обезображена, когда расплывшаяся грузная фигура выдает ее позор!
А дни ожидания, последние мучительные дни! Тревожные признаки! Первые схватки! Потом страшная ночь! Сколько она выстрадала!
Что это была за ночь! Как она стонала, кричала! Она и сейчас еще видела перед собой бледное лицо своего любовника, который поминутно целовал ее руку, видела гладко выбритое лицо врача, белый чепчик сиделки.
И как дрогнуло ее сердце, когда она услышала слабый писк ребенка, похожий на мяуканье, первую попытку человека подать голос!
А следующий день! Следующий день! Единственный день в ее жизни, когда она могла смотреть на своего сына и целовать его, — с тех пор она ни разу, хотя бы издали, не взглянула на него!
С тех пор — долгое и пустое существование, постоянно омраченное мыслью о ребенке! Она больше не видела, ни разу не видела маленькое существо, — рожденное ею, не видела своего сына! Его взяли, унесли, спрятали где-то. Она знала лишь, что его отдали на воспитание в семью нормандских крестьян, что он сам стал крестьянином, удачно женился и был хорошо обеспечен своим отцом, имени которого не знал.
Сколько раз за сорок лет она порывалась ехать к нему — увидеть, обнять его! Она не могла представить себе, что он вырос. Ей всегда вспоминалась человеческая личинка, которую она всего один день обнимала и прижимала к своей истерзанной груди.
Сколько раз говорила она своему любовнику: "Я больше не могу, я хочу, его видеть, я поеду..."
И всегда он не пускал, отговаривал ее. Она не в силах будет сдержать волнение, совладеть с собой, тот человек догадается, захочет извлечь из этого выгоду. Она погубит себя.
— Какой он? — спрашивала г-жа де Кадур.
— Не знаю. Я его больше не видел.
— Как это можно? Иметь сына и не знать его, бояться его, отталкивать, как что-то постыдное!
Это было чудовищно.
Они шли по длинной дороге, истомленные жгучим солнцем, все поднимаясь и поднимаясь в гору. Она заговорила снова:
— Разве это не похоже на кару? У меня не было других детей. Нет, я не могла дольше противиться желанию увидеть его, оно преследует меня сорок лет! Вам, мужчинам, этого не понять! Подумайте, мне осталось недолго жить, и вдруг я бы не увидела его перед смертью! Не увидела — мыслимо ли это? Как я могла ждать так долго? Всю жизнь я думала о нем. Как ужасно было из-за этого мое существование! Всякий день, когда я просыпалась, слышите, всякий день, — первая моя мысль была о нем, о моем ребенке. Какой он? О, как я перед ним виновата! Разве можно в таких случаях считаться с мнением света? Я должна была бросить все и ехать к нему, воспитывать, любить его. И, конечно, я была бы счастливее... Но я не решилась! Я была малодушна. Как я страдала! Маленькие, брошенные существа!.. Как они должны ненавидеть своих матерей!
Она вдруг остановилась, захлебнувшись слезами. Долина в слепящем свете знойного дня была пустынна и безмолвна. Только кузнечики неумолчно и пронзительно трещали, прыгая в редкой и желтой траве по обеим сторонам дороги.
— Посидите немного, — сказал он.
Он отвел ее к краю придорожной канавы, и она в изнеможении опустилась на землю, закрыв лицо руками. Ее седые волосы, завитые локонами, распустились; она плакала, не в силах превозмочь своей глубокой скорби.
Он стоял перед нею в тревоге и не знал, что сказать.
— Перестаньте!.. Будьте мужественны! — бормотал он.
Она поднялась.
— Да, у меня хватит мужества.
И, отерев глаза, она снова двинулась в путь неровной старческой походкой. Немного дальше дорога вела через рощицу, в которой приютилось несколько домиков. Путники уже слышали равномерный и звонкий стук кузнечного молота по наковальне.
Вскоре они увидели справа от дороги телегу перед каким-то зданием; дальше, под навесом, два человека подковывали лошадь.
Г-н д'Апреваль направился к ним.
— Где ферма Пьера Бенедикта? — крикнул он.
Один из кузнецов ответил:
— Свернете налево, как раз у самого кабачка, а потом идите все прямо. Третий двор от фермы Порета. У калитки — елочка. Не ошибетесь.
Они повернули налево. Теперь женщина шла совсем медленно, ноги у нее подкашивались, сердце колотилось так неистово, что она задыхалась.
На каждом шагу она шептала, словно молилась:
— Боже мой! О боже мой!
Невыносимое волнение сдавило ей горло, она пошатывалась и еле переступала, как будто у нее отнимались ноги.
Г-н д'Апреваль нервничал и был бледен.
— Раз вы не можете владеть собою, вы сразу выдадите себя, — резко сказал он. — Постарайтесь держать себя в руках.
Она пробормотала:
— Где взять силы? Мой сын. Подумать только, я увижу моего сына!
Они шли узкой проселочной дорогой между дворами ферм под ветвями двойного ряда буков, посаженных вдоль канав. И вдруг очутились у деревянного забора, перед которым росла молодая ель.
— Здесь, — сказал г-н д'Апреваль. Она сразу остановилась и огляделась.
Широкий двор, обсаженный яблонями, тянулся до маленького домика, крытого соломой. Напротив — конюшня, рига, хлев, курятник. Под шиферным навесом — деревенские повозки: телега, двуколка, шарабан. Четыре теленка щипали ярко-зеленую траву в тени деревьев. По двору бродили черные куры.
Ни звука. Дверь в доме стояла настежь. Но никого не было видно.
Они вошли. Из бочки, лежащей под высокой грушей, выскочила черная собака и принялась яростно лаять.
У входа, вдоль стены дома, четыре улья на дощатых подставках выставили в ряд свои соломенные купола.
Г-н д'Апреваль подошел к домику и крикнул:
— Есть кто-нибудь?
На пороге показалась девочка лет десяти, в рубашке и шерстяной юбке, с босыми грязными ногами, застенчивая и угрюмая на вид. Она остановилась в дверях, словно преграждая вход.
— Вам чего надо? — спросила она.
— Отец дома?
— Нет.
— Где он?
— Не знаю.
— А мама?
— Пошла коров доить.
— Скоро она вернется?
— Не знаю.
Тут вдруг старая дама, словно испугавшись, что ее уведут насильно, торопливо сказала:
— Я не уйду, пока не увижу его.
— Мы подождем его, дорогая.
Обернувшись, они увидели крестьянку: она шла к дому, неся два жестяных, по-видимому, тяжелых, ведра, по которым бегали ослепительные солнечные зайчики.
Женщина прихрамывала на правую ногу, грудь ее была обтянута коричневой фуфайкой, линялой, вымоченной дождями, порыжевшей от летнего солнца; она походила на бедную батрачку, жалкую и неряшливую.
— Вот и мама, — сказала девочка.
Крестьянка окинула чужих людей неприветливым, подозрительным взглядом и вошла в дом, словно не видя их.
У нее было худое и желтое, жесткое, деревянное лицо, как у многих крестьянок; она казалась старухой.
Г-н д'Апреваль окликнул ее:
— Хозяйка, мы зашли попросить, не продадите ли нам два стакана молока.
Поставив ведра, она вышла на порог и буркнула:
— Я молока не продаю.
— Видите ли, нам очень хочется пить. Эта дама немолода и сильно устала. Нельзя ли достать у вас чего-нибудь напиться?
Крестьянка глядела на них настороженно и угрюмо.
В конце концов она согласилась.
— Ну ладно, раз уж вы пришли, я вам дам молока, — сказала она.
И скрылась в доме.
Девочка вынесла из комнаты два стула и поставила их под яблоней; вслед за нею вышла мать и подала посетителям две чашки пенистого молока.
Она остановилась около них, будто хотела последить за ними и разгадать, что у них на уме.
— Вы из Фекана? — спросила она.
Г-н д'Апреваль ответил:
— Да, мы приехали на лето в Фекан.
Помолчав, он добавил:
— Не можете ли вы продавать нам каждую неделю кур?
Крестьянка заколебалась, потом ответила:
— Да как сказать. Вам молодок надо?
— Да, молодок.
— А почем вы покупаете кур на рынке?
Д'Апреваль не знал, он обернулся к своей подруге:
— Дорогая, почем вы покупаете кур, молодых кур?
Она пробормотала, подняв глаза, полные слез:
— По четыре франка и по четыре пятьдесят.
Хозяйка искоса с удивлением посмотрела на нее и спросила:
— Чего эта дама плачет? Больна она, что ли?
Он не знал, что ответить, и проговорил запинаясь:
— Нет... нет... но она... по дороге потеряла часы, очень красивые часы, и расстроилась. Если кто-нибудь найдет их, дайте нам знать.
Жена Бенедикта ничего не ответила, решив, что тут дело не чисто.
Вдруг она сказала:
— А вот и хозяин!
Только она одна заметила, как он вошел, потому что стояла лицом к калитке.
Д'Апреваль сильно вздрогнул, г-жа де Кадур чуть не упала, резко повернувшись на стуле.
В десяти шагах от них появился человек, который вел на веревке корову, перегнувшись пополам и тяжело дыша.
— Вот шкура проклятая! — выругался он, не обращая внимания на посторонних; затем направился к хлеву и скрылся в нем.
Слезы на глазах старой женщины мгновенно высохли, она застыла, онемела, растерялась от ужаса. Сын! Это ее сын!
Д'Апреваль, которого больно кольнула та же мысль, спросил дрожащим голосом:
— Это и есть господин Бенедикт?
Хозяйка насторожилась:
— А кто вам сказал, как его звать?
Г-н д'Апреваль ответил:
— Кузнец на большой дороге.
И все замолчали, устремив глаза на раскрытую дверь хлева. Она зияла в стене черной, дырой. Внутри ничего не было видно, но оттуда доносились неясные звуки, возня, топот, приглушенный разбросанной по земле соломой.
Хозяин снова показался на пороге, вытер лоб и двинулся к дому размашистой походкой, раскачиваясь при каждом шаге.
Он еще раз прошел мимо посторонних, как будто не замечая их, и бросил жене:
— Ступай нацеди кружку сидра, пить хочется.
И он вошел в дом. Хозяйка скрылась в погребе, оставив парижан вдвоем.
Г-жа де Кадур, в полном смятении, пролепетала:
— Уйдем отсюда, Анри, уйдем отсюда.
Д'Апреваль взял ее под руку, поднял и, поддерживая изо всех сил, так как чувствовал, что она вот-вот упадет, повел прочь, бросив на стул пять франков.
Едва они вышли за калитку, как г-жа де Кадур разрыдалась, вся содрогаясь от боли.
— О-о! Вот что вы сделали из него!..
Г-н д'Апреваль был очень бледен. Он сухо ответил:
— Я сделал, что мог. Его ферма стоит восемьдесят тысяч франков, Не всякий сын зажиточного горожанина имеет такой капитал.
И они медленно пошли назад, не говоря больше ни слова.
Она плакала не переставая. Слезы все текли и текли у нее из глаз и катились по щекам.
Наконец они иссякли; путники вернулись в Фекан.
Г-н де Кадур поджидал их к обеду. Увидев их, он расхохотался и закричал:
— Прекрасно, у жены солнечный удар. Я очень рад. Право, я думаю, что с некоторых пор она потеряла рассудок!
Ни жена, ни ее друг не отвечали, а когда муж, потирая руки, спросил:
— Хорошо ли вы прогулялись по крайней мере?
Д'Апреваль ответил:
— Чудесно, друг мой, чудесно.
Напечатано в "Фигаро" 15 августа 1884 года.
|