[В начало сайта] [Переписка Мопассана] [Алфавитный указатель собрания произведений Ги де Мопассана] [Произведения]


Ги де Мопассан. Кролик

 
Начало произведения

     Ги де Мопассан. Кролик
     
     
     Из сборника рассказов "С левой руки"
     
     -------------------------------------------------------------------
     Ги де Мопассан. Полное собрание сочинений в 12 тт. Том 8. Библиотека "Огонек", Изд. "Правда", М.: 1958
     Перевод М.В. Вахтеровой
     Примечания Ю. Данилина
     Ocr Longsoft для сайта mopassan.krossw.ru, август 2007
     -------------------------------------------------------------------
     
     
     Утром в обычный час, между пятью и четвертью шестого, дядюшка Лекашёр появился на пороге дома, чтобы присмотреть за батраками, приступавшими к работе.
     Красный, заспанный, открыв правый глаз и сощурив левый, он с трудом застегивал помочи на толстом животе, окидывая опытным, зорким взглядом все знакомые уголки своей фермы. Под косыми лучами солнца, пронизывающими буковые деревья у ограды и круглые яблони во дворе, пели петухи на навозной куче, ворковали на крыше голуби. Запах хлева, долетая из растворенных дверей, смешивался в свежем утреннем воздухе с острым духом конюшни, где ржали лошади, повернув головы к свету.
     Хорошенько подтянув штаны, дядюшка Лекашёр отправился в обход и первым делом заглянул в курятник, чтобы пересчитать утренние яйца, так как с некоторых пор боялся воровства.
     Вдруг к нему подбежала работница, размахивая руками и крича:
      — Дядя Каше, дядя Каше, нынче ночью кролика украли!
      — Кролика?
      — Да, дядя Каше, большого серого, из правой клетки.
     Фермер раскрыл левый глаз во всю ширь и сказал только:
      — Пойду посмотрю.
     И пошел смотреть.
     Клетка была разломана, и кролик пропал.
     Хозяин насупился, зажмурил правый глаз и почесал нос. Потом, подумав, приказал растерянной служанке, которая стояла перед ним разинув рот:
      — Беги за жандармами. Да скажи им, чтоб не мешкали.
     Дядюшка Лекашёр был мэром в своей общине, в Павиньи-де-Гра, и благодаря своему богатству и положению распоряжался там по-хозяйски.
     Как только служанка скрылась на дороге в деревню, отстоявшую от фермы на полкилометра, крестьянин пошел домой выпить кофе и потолковать о случившемся с женой.
     Она стояла на коленях перед очагом и раздувала огонь.
     Он сказал ей с порога:
      — Вот дело какое — кролика украли, большого серого.
     Она повернулась так стремительно, что плюхнулась на пол, и воскликнула, в смятении глядя на мужа:
      — Что ты говоришь, Каше! Неужто кролика украли?
      — Большого серого.
      — Большого серого?
     Она вздохнула:
      — Беда-то какая! Кто ж бы это мог его украсть? Это была маленькая, худенькая женщина, подвижная, опрятная, опытная хозяйка.
     У Лекашёра уже зародилось подозрение:
      — Не иначе как тот молодчик, Полит.
     Фермерша порывисто вскочила и закричала в бешенстве:
      — Он, он и есть! Больше и искать некого. Он! Верно ты сказал, Каше!
     И на ее сухом, сердитом лице, в судорожно сжатых губах, в морщинах на щеках и на лбу выразилась вся ярость крестьянки, вся скупость, все озлобление расчетливой хозяйки против работника, которого вечно подозревают, против служанки, за которой вечно следят.
      — А что же ты сделал? — спросила она.
      — За жандармами послал.
     Полит был батрак, прослуживший на ферме всего несколько дней и уволенный Лекашёром за дерзость. Это был отставной солдат, и о нем ходила молва, что со времени африканских походов он сохранил повадки мародера и распутника. Чтобы прокормиться, он брался за всякую работу. Он был каменщиком, землекопом, возчиком, косцом, штукатуром, дровосеком, а в сущности просто лодырем; поэтому его нигде долго не держали, и ему частенько приходилось перебираться из округа в округ, чтобы найти работу.
     Жена Лекашёра невзлюбила его, как только он появился на ферме, и теперь была уверена, что покража — дело его рук.
     Не прошло и получаса, как явились два жандарма — бригадир Сенатёр, длинный и тощий, и жандарм Леньен, коротенький и толстый.
     Лекашёр усадил их и рассказал о происшествии. После этого все отправились взглянуть на место преступления, чтобы удостовериться во взломе клетки и собрать улики. Когда вернулись на кухню, хозяйка принесла вина, наполнила стаканы и спросила, недоверчиво косясь:
      — Ну что, поймаете?
     Бригадир сидел с озабоченным видом, поставив саблю между колен. Ясное дело, он поймает, если только ему укажут кого. В противном случае он не ручается, что сам сумеет отыскать вора. После долгого раздумья он задал следующий простой вопрос:
      — А вы его знаете, вора-то?
     Толстые губы Лекашёра скривились в хитрую нормандскую усмешку, и он ответил:
      — Знать-то я его не знаю, раз не накрыл с поличным. А накрой я его, я бы его заставил слопать кролика живьем, с кожей и шерстью, и глотка сидра не дал бы запить. Стало быть, сказать наверняка, кто вор, я не могу, а все ж сдается мне, что это бездельник Полит.
     Тут, подбирая мельчайшие, незначительные улики, он подробно рассказал о своих стычках с Политом, об уходе работника, о его вороватых глазах и о всяких сплетнях на его счет.
     Бригадир, который слушал с большим вниманием, не забывая осушать и вновь, как бы невзначай, наполнять свой стакан, повернулся к жандарму.
      — Надо будет заглянуть к женке пастуха Северина, — сказал он.
     Жандарм усмехнулся и три раза кивнул в ответ.
     Тут жена Лекашёра подвинулась поближе и осторожно, с крестьянской хитрецой, начала выспрашивать бригадира. Пастух Северин, какой-то юродивый, дурачок, выкормленный в овечьем загоне, выросший на холмах среди скачущей и блеющей скотины, ничего, кроме этой скотины, на свете не знал, однако же таил в глубине души крестьянский инстинкт скопидомства. Должно быть, он из года в год припрятывал по дуплам деревьев и в расщелинах скал все деньги, какие зарабатывал тем, что пас стада или врачевал наложением рук и заговорами увечных животных (секрет знахарства был передан ему старым пастухом, место которого он занял). И вот однажды он купил с торгов небольшой участок, лачугу и клочок земли ценою в три тысячи франков.
     Несколько месяцев спустя прошел слух, что он женился. Он взял в жены служанку кабатчика, известную дурным поведением. Ребята болтали, что эта девка, пронюхав о его достатке, бегала каждый вечер к нему в шалаш, опутала его, завлекла и мало-помалу, от ночи к ночи, довела дело до женитьбы.
     И вот теперь, пройдя через мэрию и церковь, она поселилась в домишке, купленном ее мужем, а тот продолжал день и ночь пасти стада по равнинам.
     И бригадир добавил:
      — Вот уже три недели Полит ночует у нее, ведь у него и угла своего нет, у жулика.
     Жандарм позволил себе вставить словечко:
      — Спит под одеялом у пастуха.
     Г-жа Лекашёр закричала в новом припадке ярости, негодуя против распутства, как почтенная мать семейства:
      — Конечно, он у нее. Ступайте туда. Ах, воры проклятые!
     Но бригадир был по-прежнему невозмутим.
      — Минуточку, — сказал он, — подождем до полудня, он ведь каждый день ходит к ней обедать. Тут я их и сцапаю.
     Жандарм ухмылялся в восторге от выдумки своего начальника; ухмылялся теперь и сам Лекашёр, так как приключение с пастухом казалось ему забавным: обманутые мужья всегда смешны.
     
     Как только пробило полдень, бригадир Сенатёр, в сопровождении своего помощника, три раза легонько постучался в дверь уединенной лачуги, приютившейся на опушке леса в полукилометре от деревни.
     Они прижались к стене, чтобы их не было видно изнутри, и стали выжидать. Прошла минута — другая — никто не отзывался, и бригадир постучал снова. Дом казался необитаемым, такая там стояла тишина, но жандарм Леньен, отличавшийся чутким слухом, объявил, что внутри кто-то шевелится.
     Тогда Сенатёр рассердился. Он не допускал, чтобы кто-нибудь посмел хоть секунду сопротивляться властям, и, стуча в стену рукояткой сабли, закричал:
      — Отворите именем закона!
     Так как и этот приказ не был исполнен, он заорал:
      — Немедленно отоприте, или я взломаю дверь! Я бригадир жандармов, черт побери! Ну-ка, Леньен!
     Не успел он договорить, как дверь растворилась, и перед Сенатёром появилась здоровая девка, красная, толстомордая, грудастая, с большим животом и широкими бедрами, грубая самка, жена пастуха Северина.
     Бригадир вошел.
      — Явился к вам одно дельце выяснить, — произнес он.
     И огляделся кругом. Тарелка, кувшин сидра, недопитый стакан, стоявшие на столе, говорили о прерванном обеде. Два ножа валялись рядом. Жандарм лукаво подмигнул своему начальнику.
      — Недурно пахнет, — сказал тот.
      — Тушеным кроликом, могу побожиться, — прибавил развеселившийся Леньен.
      — Не угодно ли стаканчик винца? — спросила крестьянка.
      — Нет, спасибо. Мне нужна только шкурка от кролика, которого вы ели.
     Она прикинулась дурочкой, но вся задрожала.
      — Какого кролика?
     Бригадир уселся, невозмутимо вытирая лоб.
      — Ну-ну, хозяйка, мы все равно не поверим, что вы жуете одну лебеду. Что вы тут кушали, одна-одинешенька, за обедом?
      — Да ровно ничего, хоть побожиться! Ломтик хлеба с маслицем.
      — Да ну, хозяюшка, какой там хлеб с маслицем?.. Вы обознались. Кролика с маслицем — вот как надо сказать! Эх, до чего же вкусно пахнет ваше масло! Фу ты, черт! Это — особенное масло, самое лучшее, высший сорт, с шерсткой; не знаю, с кем уж вы масло сбивали, только не с мужем!
     Жандарм корчился от смеха, поддакивая:
      — Будьте уверены, уж только не с мужем.
     Бригадир Сенатёр любил побалагурить, а потому и все его жандармы стали шутниками. Он продолжал:
      — Ну-ка, где оно, ваше масло?
      — Масло-то?
      — Ну да, масло.
      — Да в горшке.
      — А где же он, горшок-то?
      — Какой горшок?
      — С маслом, черт побери!
      — Да вот он.
     Она принесла старую миску, на донышке лежал слой прогорклого соленого масла.
     Бригадир понюхал его и поморщился.
      — Это не то. Мне нужно масло, что пахнет тушеным кроликом. Ну-ка, Леньен, не зевай: поищи в буфете, голубчик, а я пошарю под кроватью.
     И вот, заперев дверь, он подошел к кровати и попытался ее отодвинуть; но кровать точно приросла к стене — ее, очевидно, больше полвека не сдвигали с места. Тогда бригадир нагнулся, так что мундир на нем затрещал и отскочила пуговица.
      — Леньен! — позвал он.
      — Здесь, бригадир!
      — Поди-ка сюда, голубчик, загляни под кровать, я уж больно высок, мне туда не залезть. А я займусь буфетом.
     Выпрямившись, он ждал, пока помощник исполнит его приказание.
     Коротенький и толстый Леньен сиял фуражку, лег на живот и, прижавшись головой к полу, долго всматривался в темное пространство под кроватью. Потом вдруг закричал:
      — Поймал! Поймал!
     Бригадир Сенатёр наклонился над своим подчиненным:
      — Кого поймал, кролика?
      — Вора поймал!
      — Вора? Давай, давай его сюда!
     Засунув обе руки под кровать, жандарм уцепился за что-то и тянул изо всей мочи. Наконец высунулась нога в грубом башмаке, которую Леньен тащил правой рукой.
     Бригадир ухватил ногу.
      — Валяй, валяй! Тащи!
     Леньен, стоя теперь на коленях, вытаскивал другую ногу. Однако задача была нелегкая, так как пленник сильно дрыгал ногами, брыкался и, выгибаясь дугой, упирался задом в перекладины кровати.
      — Валяй, валяй, тащи! — кричал Сенатёр.
     И оба продолжали тянуть изо всех сил, так что деревянные перекладины наконец подались, и жандармы вытащили туловище человека, который все еще пытался зацепиться за кровать хоть головой.
     Наконец показалось и лицо, злое и перепуганное лицо Полита; только руки его еще оставались под кроватью.
      — Тащи! — продолжал вопить бригадир.
     Тогда послышался какой-то странный дребезжащий звук, и вот вслед за плечами Полита появились руки, за руками пальцы, в пальцах ручка кастрюли, на конце ручки — сама кастрюля; а в ней — тушеный кролик.
      — Ах ты черт, ах ты черт, ах ты черт! — в неистовом восторге кричал бригадир, покуда Леньен скручивал вора.
     Наконец под тюфяком нашли главную улику, последнее грозное вещественное доказательство — кроличью шкурку.
     Тогда жандармы с торжеством вернулись в деревню, ведя пленника и неся свои трофеи.
     
     Случай этот наделал много шуму, и когда через неделю дядюшка Лекашёр зашел в мэрию побеседовать со школьным учителем, он узнал, что его больше часу дожидается пастух Северин.
     Пастух сидел в уголке на стуле, держа свой посох между колен. Увидев мэра, он встал, снял шапку и поклонился:
      — Здорово, дядя Каше.
     Да так и остался стоять в смущении и нерешительности.
      — Чего тебе? — спросил фермер.
      — Вот дело какое, дядя Каше. Верно ли, будто у вас кролика украли на той неделе?
      — Да, Северин, верно, украли.
      — Вот что! Стало быть, это правда?
      — Правда, дружище.
      — А кто ж его украл, кролика-то?
      — Полит Анкас, поденщик.
      — Так, так. А верно ли болтают, будто его нашли у меня под кроватью?
      — Кого это, кролика?
      — И кролика и Полита, обоих вместе.
      — Да, верно, Северин, верно, бедняга.
      — Стало быть, так и было?
      — Так и было. А кто же тебе про это рассказал?
      — Да люди болтают. Теперь понятно. Да вот еще что: вы ведь мастак по части браков, раз вы сами их устраиваете, потому как вы мэр?
      — То есть как по части браков?
      — Ну да, насчет правов.
      — Как так насчет прав?
      — Какие права у мужа и опять же, какие права у жены?
      — Ну да...
      — Так вот, скажите-ка, дядя Каше, разве моя женка имеет право спать с Политом?
      — Как так спать с Политом?
      — Ну да, имеет она право — первое по закону, а второе — раз она мне жена — спать с Политом?
      — Нет, нет, такого права она не имеет.
      — Значит, если я их накрою, имею я право задать им трепку, сперва ей, а там и ему?
      — Ну да... конечно.
      — Ладно, коли так, уж я вам все скажу. Раз ночью, еще на прошлой неделе, воротился я домой — уж я смекал, что дело нечисто, — и накрыл их вдвоем, да не врозь, а рядышком. Ну, я выгнал Полита вон со двора, да и все тут, потому как правов-то своих я еще не знал. А тут я сам их не видал, а узнал от людей. Дело кончено, и нечего о нем толковать. Но уж дайте мне еще раз их сцапать... черт возьми, только дайте поймать! Уж я отобью у них охоту баловаться, дядя Каше, не будь я Северин, помяните мое слово!..
     
     
     Напечатано в «Жиль Блас» 19 июля 1887 года.

Полное собрание сочинений Ги де Мопассана