Ги де Мопассан. В лесу
Из сборника "Орля"
-------------------------------------------------------------------
Ги де Мопассан. Собрание сочинений в 10 тт. Том 6. МП "Аурика", 1994
Перевод К. Локса
Примечания Ю. Данилина
Ocr Longsoft , март 2007
-------------------------------------------------------------------
Мэр садился завтракать, когда ему доложили, что полевой сторож ожидает его в мэрии с двумя арестованными.
Он тотчас же отправился туда и действительно застал там своего полевого сторожа, дядюшку Ошдюра, который с суровым видом караулил чету пожилых буржуа.
Мужчина, дородный отец семейства, красноносый. Седой, казалось, чувствовал себя подавленным, тогда как женщина, разодетая по-праздничному, кругленькая, толстенькая мамаша с лоснящимися щеками, вызывающе смотрела на задержавшего их представителя власти.
Мэр спросил:
— Что случилось, дядюшка Ошдюр?
Полевой сторож дал следующие показания.
Он вышел утром в обычный час, чтобы сделать обход своего участка от леса Шампью до границы Аржантей. В поле он ничего особенного не заметил, за исключением того, что погода стоит прекрасная и хлеба всходят великолепно, но вдруг сын Бределей, который окучивал свой виноградник, крикнул ему:
— Эй, дядюшка, Ошдюр, загляни-ка в кусты на опушке, в первом участке; увидишь там парочку голубков, которым вместе лет сто тридцать по крайней мере.
Сторож отправился, куда ему указали, вошел в чащу и услыхал слова и вздохи, заставившие его заподозрить, что там совершается преступление против нравственности.
Тогда он подкрался на четвереньках, словно выслеживая браконьера, и арестовал вот эту парочку в тот самый момент, когда она давала волю своим инстинктам.
Мэр с изумлением рассматривал виновных. Мужчине было лет шестьдесят с хвостиком, ей — по крайней мере, пятьдесят мять.
Он приступил к допросу, начав с мужчины, который отвечал таким слабым голосом, что его с трудом можно было расслышать.
— Ваше имя?
— Никеля Борен.
— Профессия?
— Торговец галантерейными товарами на улице Мучеников в Париже.
— Что вы делали здесь, в лесу?
Торговец молчал, опустив голову, уставившись на свой толстый живот и вытянув руки по швам.
Мэр продолжал:
— Вы отрицаете то, что утверждает представитель муниципальной власти?
— Нет, сударь.
— Значит, вы признаете это?
— Да, сударь.
— Что вы можете сказать в свою защиту?
— Ничего, сударь.
— Где вы встретились с вашей соучастницей?
— Это моя жена, сударь.
— Ваша жена?!
— Да, сударь.
— Тогда... тогда... вы, значит, не живете вместе... в Париже?
— Извините, сударь, мы живем вместе!
— Но... в таком случае... вы с ума сошли, совершенно с ума сошли, сударь, если вас застают при таких обстоятельствах, в открытом поле, в десять часов утра.
Торговец, казалось, готов был заплакать от стыда. Он пробормотал:
— Это она так хотела! Я ведь говорил ей, что это глупо. Но когда женщине взбредет что-нибудь в голову... вы сами знаете... ее не переспоришь.
Мэр, любитель галльского остроумия, улыбнулся и ответил:
— В данном случае, видимо, вышло немножко не так. Вас не было бы здесь, если бы это взбрело в голову ей одной.
Тогда г-на Борена обуял гнев, и он повернулся к жене:
— Видишь, до чего довела ты нас со своей поэзией? Ну, что ты на это скажешь? Того и гляди, мы попадем под суд, — в наши-то годы! — за безнравственность! И нам придется закрыть лавочку, потерять покупателей, переехать в другой квартал. Что ты скажешь?
Г-жа Борен встала и, не глядя на мужа, безо всякого замешательства, без ложного стыда и почти не запинаясь, начала давать объяснения:
— Боже мой! Господин мэр, я отлично знаю, что мы попали в смешную историю. Так уж дайте мне выступить в свою защиту как адвокату, или, вернее, как несчастной женщине, и я уверена, что вы сразу отпустите нас и избавите от позорного судебного разбирательства.
Давно уже, еще совсем молоденькой, в один из воскресных дней я познакомилась с господином Бореном как раз в этих местах. Он служил приказчиком в галантерейном магазине, я — продавщицей в магазине готового платья. Помню все это, как будто дело было только вчера. Время от времени я приезжала сюда по воскресеньям с подругой, Розой Левек: мы с ней вместе жили на улице Пигаль. У меня не было дружка, а у Розы был. Он-то и возил нас сюда. Однажды в субботу он сказал мне, смеясь, что завтра приведет с собою товарища. Я отлично поняла, что у него на уме, но ответила, что это бесполезно. Я была благонравной девушкой, сударь.
Все же на следующий день мы оказались в вагоне вместе с господином Бореном. В ту пору он был недурен собой. Но я твердо решила не уступать, да так и не уступила.
Приехали в Безон. Была чудесная погода, стояли такие дни, что на сердце становилось веселее. В хорошую погоду я и теперь еще становлюсь последней дурой, а стоит мне очутиться за городом, и я совсем теряю голову. Зелень, птички поют, нивы колышутся под ветром, ласточки проносятся так быстро, запах травы, маки, ромашки — все это сводит меня с ума! Это все равно как шампанское, если нет к нему привычки!
Так вот, был чудесный день, тихий, ясный; его отрада так и проникала в тело через глаза, с каждым взглядом, и через губы, с каждым вздохом. Роза и Симон поминутно целовались! Глядя на них, меня тоже начало разбирать. Мы с господином Бореном шли за ними; разговор у нас не вязался. Когда люди мало знакомы, не знаешь, о чем говорить. Он был робкий юноша, и мне нравилось его смущение. Так мы забрели в рощицу. Прохладно там было, как в купальне, и все уселись прямо на траву. Роза и ее дружок шутили над моим строгим видом, но, сами понимаете, не могла же я вести себя иначе. И вот они снова начали целоваться безо всякого стеснения, как будто нас и нет вовсе, и затем пошептались, поднялись и, не сказав ни слова, скрылись в кустах. Посудите сами, до чего неловко мне было перед молодым человеком, которого я видела в первый раз. Я так была смущена их уходом, что это даже придало мне храбрости, и я завязала разговор. Я спросила его, чем он занимается: он был приказчиком в галантерейном магазине, как я вам уже говорила. Мы поболтали несколько минут, он осмелел и уж хотел было позволить себе вольности, но я сразу осадила его, и очень круто к тому же. Правда, Борен?
Г-н Борен, смущенно созерцавший свои ноги, не ответил.
Она продолжала:
— Тогда он понял, что я благонравная девушка, и стал ухаживать за мной вежливо, как порядочный человек. Начиная с этого дня он приезжал каждое воскресенье. Он был очень влюблен в меня, сударь. И я тоже здорово влюбилась в него, здорово! Тогда он был хорош собой.
Короче говоря, в сентябре он женился на мне, и мы завели свою торговлю на улице Мучеников.
Долгие годы нам приходилось туго. Дела шли неважно; где уж было тратиться на поездки за город... Да и охота к этому у нас пропала. Мысли стали другие: в торговом деле больше думаешь о кассе, чем о любовных шалостях. Мало-помалу мы старели, не замечая этого, как спокойные люди, которые больше уж и не помышляют о любви. Пока не заметишь, чего тебе не хватает, об этом и не жалеешь.
Позднее, сударь, дела пошли лучше, и мы успокоились за будущее! Тогда-то вот и случилось со мной сама не знаю что, честное слово, не знаю!
Принялась я мечтать, как молоденькая пансионерка. Увижу тележку с цветами на улице, и слезы навертываются на глаза. Запах фиалок прямо преследовал меня, когда я сидела за кассой, и сердце от него начинало биться... Тогда я вставала и, подойдя к дверям, смотрела с порога на синеву неба между крышами. Когда смотришь на небо с улицы, оно напоминает реку: будто длинная убегающая вдаль река струится, извивается над Парижем, и ласточки скользят там, как рыбки. Конечно, глупо думать обо всем этом в моем возрасте! Но что поделать, сударь: всю жизнь работаешь, а потом наступает минута, когда видишь, что можно было жить как-то по-другому, и тогда начинаешь жалеть, и как еще жалеть! Подумайте только, ведь целых двадцать лет я могла бы вкушать поцелуи в лесу, как другие женщины! Я думала: хорошо бы лежать под листвой деревьев и любить кого-нибудь. И я думала об этом целые дни, целые ночи! До того истосковалась об игре лунного света на воде, что мне хотелось утопиться.
Первое время я и не смела заговорить об этом с Бореном. Я отлично знала, что он поднимет меня на смех и пошлет продавать те же иголки и нитки! Да и, сказать по правде, Борен уже не очень-то мне нравился; впрочем, смотрясь в зеркало, я понимала, что и сама больше никому не могу понравиться.
Но вот я набралась храбрости и предложила ему съездить за город в те места, где мы познакомились. Он согласился, ничего не подозревай и вот мы приехали сегодня утром, около девяти.
Как только я очутилась среди хлебов, я почувствовала, что все во мне перевернулось. Не стареет женское сердце! И, право, я уж видела мужа не таким, какой он теперь, но таким, каким он был прежде! Клянусь вам, сударь. Право, я просто опьянела. Я бросилась его целовать, и он удавился этому еще больше, чем если бы я захотела его убить. Он только твердил: "Да ты с ума сошла! Ты с ума сошла сегодня! Что тебя разбирает?.."
А я, я не слушала его, я слушала только свое сердце. И я повлекла Борена в лес... Ну и вот!.. Я говорю вам правду, господин мэр, истинную правду.
Мэр был человек умный. Он встал, улыбнулся и сказал:
— Идите с миром, сударыня, и не грешите больше... под листвою.
Напечатано в "Жиль Блас" 22 июня 1886 года.
|