| << пред. << >> след. >> IV
Она вышла за него замуж. У нее было такое чувство, словно ее столкнули в яму с отвесными краями, откуда ей никогда не выбраться, а над ее головой нависли всевозможные несчастья, готовые при первом же случае рухнуть на нее, подобно огромным скалам. Муж представлялся ей человеком, которого она обокрала, и он рано или поздно заметит это. А затем ее мысли переходили к ребенку, источнику всех ее бед, но и всего ее счастья на земле.
Дважды в год она ездила повидаться с ним, но всякий раз возвращалась все более опечаленной.
Между тем привычка брала свое, страхи ее улеглись, сердце успокоилось, она стала доверчивее относиться к жизни, и лишь какая-то смутная тревога еще шевелилась в ее душе.
Годы шли, ребенку вскоре исполнится шесть лет. Теперь она была почти счастлива, как вдруг настроение ее мужа омрачилось.
Уже два — три года им словно овладело какое-то беспокойство; его мучила какая-то забота, все возраставшая душевная боль. Он часто оставался после обеда за столом, опустив голову на руки, грустный-грустный, снедаемый тоской. Говорить он стал с большей горячностью, порою грубо; пожалуй, он даже затаил что-то в душе против жены, потому что иной раз отвечал ей резко, почти гневно.
Однажды, когда на ферму пришел за яйцами сынишка соседки, а она, занятая неотложным делом, встретила его неприветливо, вдруг появился муж и сказал злым голосом:
— Кабы он был твой собственный, ты бы с ним так не обращалась.
Она была поражена и не нашлась, что ответить; все прежние ее тревоги пробудились слова.
За обедом фермер не разговаривал с нею, не смотрел на нее; она вообразила, что он ее ненавидит и презирает, что ему наконец стало что-то известно.
Совершенно растерявшись, она не решилась остаться с ним наедине после обеда, вышла из дому и побежала в церковь.
Наступила ночь; тесный неф был совершенно темен, но среди безмолвия, близ хоров слышались чьи-то шаги; то был пономарь, заправлявший на ночь лампаду перед дарохранительницей. Эта трепещущая огненная точка, тонувшая в глубоком мраке свода, представилась Розе как бы последней надеждой, и, не отводя от нее взора, она упала на колени. Звеня цепочкой, маленькая лампадка поднялась вверх.
Вскоре на плитах храма послышалось равномерное постукивание деревянных башмаков, шуршание волочившейся по земле веревки, и среди сгущающихся сумерек прозвучал вечерний Анжелюс [1] жиденького колокола. Когда пономарь собрался уходить, она подошла к нему.
— Господин кюре дома? — спросила она.
Он отвечал:
— Вероятно. Он всегда обедает в это время.
И она с трепетом толкнула калитку церковного дома. Священник собирался сесть за стол. Он тотчас же усадил и ее.
— Да, да, знаю, ваш муж уже говорил; знаю, что вас привело ко мне.
Бедная женщина обмерла. Аббат продолжал:
— Что ж поделаешь, дитя мое!
И он поспешно, ложка за ложкой, глотал суп, капли которого падали на его сутану, оттопырившуюся и засаленную на животе:
Роза уже не решалась ни говорить, ни просить, ни умолять, она поднялась; кюре добавил:
— Не отчаивайтесь...
И она вышла.
Бессознательно она вернулась на ферму. Ее поджидал муж; работники уже разошлись спать. Тяжело упав к его ногам, она простонала, заливаясь слезами:
— За что ты сердишься на меня?
Он начал ругаться и кричать:
— А за то, что у меня нет детей, черт возьми! Когда берешь жену, так не для того, чтобы до конца только и быть с ней вдвоем. Вот за что я сержусь! Когда корова не приносит телят, значит, она никуда не годится. Когда у женщины нет детей, она тоже никуда не годится.
Она плакала и, запинаясь, твердила:
— Это не моя вина! Не моя вина!
Несколько смягчившись, он промолвил:
— Я ничего не говорю, а уж очень оно досадно!
[1] «Ангел» — католическая молитва.
<< пред. << >> след. >> |