[В начало сайта] [Переписка Мопассана] [Алфавитный указатель собрания произведений Ги де Мопассана] [Произведения]


Ги де Мопассан. Яма

 
Начало произведения

     Ги де Мопассан. Яма
     
     
     Из сборника "Орля"
     
     -------------------------------------------------------------------
     Ги де Мопассан. Собрание сочинений в 10 тт. Том 6. МП "Аурика", 1994
     Перевод К. Локса
     Примечания Ю. Данилина
     Ocr Longsoft , март 2007
     -------------------------------------------------------------------
     
     
     
     Побои и увечья, повлекшие за собою смерть. Таков был пункт обвинения, на основании которого перед судом присяжных предстал обойщик Леопольд Ренар.
     Тут же, рядом с ним, главные свидетели: Фламеш — вдова жертвы, Луи Ладюро — столяр-краснодеревец и Жан Дюрдан — лудильщик.
     Возле обвиняемого — его жена, вся в черном, маленькая, безобразная, похожая на мартышку, одетую дамой.
     Вот что сообщает Ренар (Леопольд) о происшедшей драме:
      — Видит бог, от этого несчастья я первый же и пострадал, и никакого умысла с моей стороны не было. Факты говорят сами за себя, господин председатель. Я честный человек, честный труженик, обойщик, проживаю на одной и той же улице уже шестнадцать лет, все меня знают, все любят, уважают, почитают; это вам подтвердили мои соседи и даже привратница наша, а уж она-то шутить не станет. Я люблю работать, люблю откладывать денежки, люблю честных людей и приличные удовольствия. Это-то меня и погубило, сам понимаю; но ведь моей злой воли тут не было; так что я продолжаю относиться к себе с уважением.
     Так вот, уже лет пять, как мы с супругой, которая здесь присутствует, проводим каждое воскресенье в Пуасси. По крайней мере дышим свежим воздухом, а потом и рыбку поудить любим, — да, уж нечего греха таить, это дело мы любим. Это моя Мели, чтобы ей провалиться, приохотила меня к нему, да и сама-то она от этого дела с ума сходит, язва этакая; из-за рыбалки-то вся беда и приключилась, как сами сейчас увидите.
     Я человек сильный, но тихого нрава, злости во мне ни на грош. Но уж зато она!.. Ой-ой-ой! С виду и не скажешь, такая маленькая, тощая, ну, а на деле зловредней хорька. Не стану отрицать: у нее есть достоинства, и немаловажные для торгового дела. Но характер! Поговорите с соседями, да хоть бы с привратницей, которая только что за меня заступилась. Она вам о ней порасскажет.
     Каждый день пилит она меня за мягкость: "Уж я бы этого дела не оставила! Уж я бы какому-то не спустила!" Послушать ее, господин председатель, так мне бы по меньшей мере раза три в месяц драться на кулачках...
     Тут г-жа Ренар перебила его:
      — Болтай, болтай себе; посмотрим, кто посмеется последним.
     Он повернулся к ней и простодушно возразил:
      — Что ж такое, на тебя валить можно, ведь не ты в ответе...
     Затем вновь обратился к председателю:
      — Значит, я продолжаю. Каждую субботу вечером мы, стало быть, отправляемся в Пуасси, чтобы на другой день с самого рассвета половить рыбки. Как говорится, привычка — вторая натура. Нынче летом будет уже три года, как я отыскал одно местечко, да какое местечко! Посмотреть стоит! В тени, футов на восемь глубины, а может, и на все десять, яма с заходами под берег; для рыбы это настоящий садок, а для рыболова прямо рай. Эту яму, господин председатель, я считал своей собственной: ведь я открыл ее, вроде как Христофор Колумб. Все кругом знали про это, и никто не спорил. Так и говорили: "Это место Ренара", — и никто бы не пошел туда, даже господин Плюмо, хотя, не в обиду ему сказать, всем известно, что он любит на чужих местах проедаться.
     Так вот, я был спокоен за свое местечко и каждый раз являлся туда как хозяин. Приедем мы в субботу и тотчас вместе с женой садимся в Далилу. Далила — это моя норвежская лодка; я заказал ее у Фурнеза, — вещичка легонькая и прочная. Так вот, говорю, садимся мы в Далилу и отправляемся бросать приманку рыбе. Насчет приманки никому со мной не сравниться — мои приятели это хорошо знают. Вы, может, спросите, на что я приманиваю? Этого я не могу вам сказать. Это к делу не относится, а я сказать не могу, потому что секрет. Пожалуй, человек двести, а то и больше его у меня выпытывали. И рюмочкой угощали, и жареной рыбой, и рыбой по-матросски, чтобы только я проболтался! Еще бы — так и пойдут к ним голавли, хотел бы я посмотреть! А уж как меня обхаживали, лишь бы мой состав выведать. Ну, нет!.. Только моя жена его и знает... да она-то скажет не больше моего! Правда, Мели?
     Председатель прервал его:
      — К делу! Не отклоняйтесь в сторону.
     Обвиняемый отвечал:
      — Сейчас, сейчас! Так вот, в субботу, восьмого июля, выехали мы с поездом в пять двадцать пять и, как всегда, отправились перед обедом бросить приманку. Погода обещала быть хорошей. Я сказал Мели: "Завтра будет чудесный денек".
     "Похоже на то", — ответила она. Особенно-то много мы с нею никогда не разговариваем.
     Потом вернулись обедать. Я был доволен, захотелось выпить. Вот всему и причина, господин председатель. Я говорю Мели: "Послушай-ка, недурно бы мне выпить бутылочку головогрея". Это слабое белое вино, а головогреем мы назвали его потому, что если выпить побольше, так оно не дает заснуть, настоящий головогрей! Понимаете?
     "Как хочешь, — отвечает она, — только ты опять захвораешь и завтра не встанешь". Что ж, она рассуждала правильно, умно, толково, предусмотрительно, признаю. Но я не удержался и выпил бутылочку. С этого все и пошло...
     Так вот, лег — а заснуть не могу. Черт возьми! До двух часов утра мучил меня этот головогрей из виноградного сока. А потом — трах! — заснул, да так крепко, что не услышал бы и трубы архангельской на Страшном суде.
     Короче говоря, жена разбудила меня в шесть часов. Я вскочил с кровати, мигом натянул штаны, куртку, плеснул на морду водой, и мы прыгнули в Далилу. Да поздно! Подъехали к моей яме, а она уже занята! Ни разу этого не случалось, господин председатель, ни разу за три года! Это меня до того ошеломило, как будто меня при мне же обокрали. "Что за черт!" — говорю. А жена начинает меня пилить: "Вот тебе твой головогрей! Эх, ты, пьянчуга! Доволен, скот этакий?"
     Я не спорил: все это было правильно.
     Все-таки я высадился возле самого того места, чтобы попользоваться хоть остатками. А может быть, он, мошенник, ничего не поймает и уберется прочь?
     А сидел там плюгавый малый в белой парусине и большой соломенной шляпе. С ним тоже была жена, толстуха такая, уселась позади него и вышивает.
     Увидели они, что мы устраиваемся возле них, толстуха и зашипела: "Что это, нет на реке другого места, что ли?"
     А моя разозлилась и отвечает: "Порядочные люди, раньше, чем занять чужое место, справляются, как здесь обычаи".
     Я не хотел подымать историю и говорю: "Помолчи, Мели. Оставь их, оставь. Там видно будет".
     Ну, завели мы Далилу под ивы, высадились и стали вместе с Мели удить рядышком, возле тех двоих.
     Здесь, господин председатель, мне придется вдаться в подробности.
     Не прошло и пяти минут, как поплавок у соседа начинает нырять раз, другой, третий, — и он вытаскивает голавля, да здоровенного, с мою ляжку, ну, может быть, чуть-чуть поменьше, но почти что такого! У меня сердце так и екнуло, пот выступил на висках, а Мели зудит: "Что, пьяница, видел?"
     В это самое время господин Брю, лавочник из Пуасси, любитель пескарей, плывет мимо на лодке и кричит: "Что это, ваше место заняли, господин Ренар?" "Да, господин Брю, — отвечаю я, — бывают такие неделикатные люди, которые не желают считаться с обычаями".
     Плюгавый в парусине делает вид, будто не слышит, то же самое и жена его, толстуха, настоящая корова!
     Председатель прерывает во второй раз:
      — Будьте повежливей! Вы оскорбляете вдову Фламеш, которая здесь присутствует.
     Ренар извинился:
      — Простите, простите, очень уж мне обидно.
     Так вот, не прошло и четверти часа, как плюгавый в парусине вытащил еще одного голавля, а за ним другого и минут через пять — третьего.
     Я прямо готов был заплакать. И вдобавок супружница моя кипит и беспрестанно меня шпыняет: "Что, разиня, видишь, как воруют твою рыбу? Видишь? Тебе и лягушки не поймать, ничего не поймать, ничего. У меня просто руки чешутся, как только я об этом подумаю".
     "Подождем полудня, — решил я про себя. — Негодяй пойдет завтракать, и тогда я захвачу свое местечко". Надо вам сказать, господин председатель, что я-то сам каждое воскресенье завтракаю тут же, на месте. Мы привозим еду с собой, на Далиле.
     Не тут-то было! Наступил полдень, и этот мошенник достал курицу, завернутую в газету, а пока он ел, на его удочку попался еще один голавль!
     Мы с Мели тоже перекусили, но так, самую малость, почти ничего, — не до того было.
     Потом, для пищеварения, я взялся за газету. По воскресеньям я люблю посидеть в тени над рекой и почитать Жиля Бласа. Это ведь день Коломбины, как вам, наверно, известно, Коломбины, которая пишет статьи в Жиле Бласе. У меня привычка дразнить жену, будто я знаком с ней, с этой Коломбиной. Конечно, я ее не знаю и в глаза-то не видывал, но это неважно; уж больно хорошо она пишет и, кроме того, для женщины выражается очень смело. Мне она по душе; таких, как она, не много.
     Начал было я поддразнивать жену, но она сразу же рассердилась, да так, что только держись. Я замолчал.
     Как раз в этом время к другому берегу пристали наши свидетели, которые находятся здесь, — господин Ладюро и господин Дюрдан. Мы не знакомы, но знаем друг друга в лицо.
     Плюгавый снова принялся удить. И так у него клюет, что я прямо весь дрожу. А его жена и скажи: "Место действительно, отличное, мы всегда будем приезжать сюда, Дезире".
     У меня озноб прошел по спине. А супружница моя все зудит: "Ты не мужчина, не мужчина. У тебя цыплячья кровь в жилах".
     Тут я сказал ей: "Знаешь, я лучше уйду, а то еще наделаю каких-нибудь глупостей".
     А она так и ест меня поедом, прямо до белого каления доводит: "Ты не мужчина! Удираешь, теперь сам готов уступить место! Ну и беги, Базен".
     Ну, чувствую, взяло меня за живое. А все-таки еще не поддаюсь.
     Но вдруг он вытаскивает леща! Ох! Сроду я такого не видывал! Сроду!
     Тут уж моя жена заговорила вслух и давай выкладывать все, что у нее на душе. С этого, как увидите, и заварилась каша. "Вот уж, что называется, краденая рыба, — шипит она, — ведь это мы приманили ее сюда, а не кто другой. Хоть бы деньги нам за приманку вернули!"
     Тут толстуха, жена плюгавого, гоже заговорила: "Это уж не о нас ли вы, сударыня?" "Я о тех ворах, которые крадут рыбу и норовят поживиться на чужой счет". "Так мы, по-вашему, украли рыбу?"
     И пошли у них объяснения, а потом посыпались слова покрепче. Черт побери, запас у них, мерзавок, большой! Они лаялись так громко, что наши свидетели стали кричать с того берега смеха ради: "Эй, вы там, потише! Не то всю рыбу у мужей распугаете".
     Дело в том, что и я и плюгавый в парусине сидим и молчим, как два пня. Сидим, как сидели, уставившись в воду, словно и не слышим ничего.
     Но слышим все отлично, черт их подери! "Вы лгунья!" "А вы девка!" "Вы шлюха!" "А вы скверная харя!" И пошло, и пошло! Матрос, и тот не сумел бы лучше.
     Вдруг слышу позади шум. Оборачиваюсь. Смотрю, толстуха ринулась на мою жену и лупит ее зонтиком. Хлоп, хлоп! Два раза Мели получила. Ну, а Мели у меня бешеная: когда взбеленится, тоже кидается в драку. Как вцепится она толстухе в волосы — и шлеп, шлеп, шлеп, — затрещины посыпались, как сливы с дерева.
     Я бы и оставил их, пусть дерутся. Женщины сами по себе, а мужчины сами по себе. Нечего лезть не в свое дело. Но плюгавый вскочил, как бес, и собирается броситься на мою жену. "Э, нет, — думаю, — нет, только не это, приятель". Я его, голубчика, встретил как следует. Кулаком. Бац! Бац! Раз в нос, другой в живот. Он руки вверх, ногу вверх и плашмя бухнулся спиной в реку, в самую-то в яму.
     Я бы, конечно, вытащил его господин председатель, будь у меня время. Но, как на беду, толстуха стала брать верх и так обрабатывала Мели, что лучше не надо. Конечно, не следовало бы спешить на подмогу жене, когда тот хлебал водицу. Но мне и в голову не приходило, что он утонет. Я думал: "Ничего, пусть освежится!"
     Я бросился к женщинам, стал их разнимать. Уж и отделали они меня при этом — и руками, и зубами, и ногтями! Экие дряни, черт бы их побрал!
     Короче говоря, мне понадобилось минут пять, а может быть, десять, чтобы расцепить этот репейник.
     Оборачиваюсь. Ничего. Вода спокойная, как в озере. А те на берегу кричат: "Вытаскивайте его, вытаскивайте!"
     Легко сказать: и ни плавать, ни нырять не умею!
     Наконец прибежали сторож со шлюза и два господина с баграми, но на это ушло добрых четверть часа. Нашли его на самом дне ямы, а яма-то глубиной в восемь футов, как я уже говорил; там он и оказался, плюгавый-то, в парусиновой паре.
     Вот, по совести, как было дело. Честное слово, я не виновен.
     Свидетели высказались в том же смысле, и обвиняемый был оправдан.
     
     
     Напечатано в "Жиль Блас" 9 ноября 1886 года.
     Ну и беги, Базен. — Речь идет об Ашиле Базене (1811 — 1888) — французском маршале, проявившем неспособность и трусость, граничившую с изменой, во время франко-прусской войны 1870 — 1871 годов; будучи приговорен в 1872 году к смертной казни, замененной тюремным заключением, Базен бежал из тюрьмы; эпизод его бегства Мопассан рассказывает в книге "На воде" (см. т. VII). В устах французской демократии 70 — 80-х годов имя Базена было бранным словом.

Полное собрание сочинений Ги де Мопассана