Как я и предвидел, дорогая мама, мне не удалось тебе написать на прошлой неделе, до того много у меня было работы, и даже сегодня я настолько занят, что, вероятнее всего, придется кончить письмо вечером, у себя дома.
    Я уже писал тебе, что собираюсь провести воскресенье у Флобера, а понедельник — у Пеншона. В субботу вечером я приехал в Круассе, и мы с «мэтром» провели часть ночи за беседой. На следующий день отправились осмотреть жилище Корнеля в Пти-Курон. Его кирпичный домик, балки которого покрыты чем-то вроде деревянных чешуек, расположен в мрачной деревне на левом берегу Сены. Потолки очень низкие. Местность унылая, и все же здесь отдыхаешь душой. Заросший, илистый пруд с большим камнем на берегу вместо скамьи, очевидно, притягивал взор престарелого поэта, и он целыми днями смотрел на него, погрузившись в свои думы. Обширный вид открывается отсюда на противоположный берег Сены от Ла Буя до Дьепдаля. Пейзаж нравится мне: он прост, легко поддается описанию, и самый контраст этой рамки с сюжетами трагедий не лишен интереса.
    Семейство Комманвилей не сняло свою прежнюю парижскую квартиру. Муж очень жалел, по его словам, что им не удалось приехать в Этрета. Я ответил, что мы будем счастливее в другой раз...
    Вечером я отправился обедать с Луи, который теперь величайший человек в Руане. Его живопись привела в восторг всех земляков. Журналь де Руан и Нувелист превозносят его на все лады. Незнакомые люди кланяются Луи на улице, и ему прочат золотую медаль; в общем, он находится в положении художника, которого чествует и — что самое грустное — признает этот жалкий городишко. Ведь Луи выставил в Руане картину, отвергнутую в Париже, и она вызвала пламенные восторги его сограждан. Браво!
    С поездом 9.30 я уехал в Лонгвиль. Пеншон в крестьянских сабо ждал меня на станции. Сначала он отвел меня в гостиницу «Французский щит», где нанял для меня комнату, ибо его дом слишком мал, чтобы вместить меня (этому нетрудно поверить).
    Затем мы пересекли две покрытые лужами улицы, споткнулись о камень, уцелевший, как говорят, от замка Дюгеклена, Байярда и Дюнуа, на котором какой-то шутник выгравировал дату — 1241 год, перепрыгнули через кучу дров, перебрались вплавь на другой берег прудика, уронили мою палку в какую-то гадость, поэтически названную Пеншоном грязью, и добрались наконец до строения, похожего на крольчатник, куда Пеншон вошел, согнувшись в три погибели. Я последовал за ним. Внутри нас приветствовала низенькая толстая дама, в то время как худая служанка улыбалась в уголке. На столе величиной с ладонь стояло блюдо, а на нем, по-видимому, давно уже лежал маленький цыпленок, окруженный несколькими листиками салата. Я напрасно искал, куда бы повесить шляпу, дно которой я вышиб, ударившись о потолок, несмотря на свой умеренный рост. Затем я сел на маленький стул перед маленьким цыпленком и принялся есть. В эту минуту зашевелился в уголке какой-то крошечный зверек. «Скажите, пожалуйста, мышь!» — воскликнул я. Но животное, неуверенно ступая, словно рахитик, приблизилось ко мне, и я внимательно оглядел его. Представь себе левретку-недоноска, по кличке Фалез, с мордочкой острой, как булавка, с двумя торчащими ушками, четырьмя лапками, такими тонкими, что при виде их плакать хочется, без каких бы то ни было признаков живота, с нитеобразным хвостиком и с двумя огромными глазами чахоточного ребенка. Я не решался погладить собачонку из боязни поломать ей кости, а притронувшись к ней, почувствовал, что ее спинной хребет царапает мне руку.
    Левретку обожают здесь за ее крошечный рост, она живет в маленькой корзинке, обтянутой старым пиджаком отца Пеншона, и ест лишь то, что ей придется по вкусу.
    Сидр в этом доме хороший, и я попросил дать мне напиться, но передо мной поставили такой маленький кувшинчик, что пришлось шесть раз в течение ужина спускаться в дырку, служащую винным погребом.
    Затем мы осмотрели дом. Много времени на это не потребовалось. Внутри он напоминает твой закуток для коз; это одна-единственная узкая и длинная комната, разделенная пополам перегородкой. Сын спит направо, мать — налево. Надо пересечь первую спальню, чтобы добраться до второй. Двери так узки, что г-жа Пеншон протискивается в них бочком. Где живет служанка, я так и не мог понять.
    Возможно, что в «кухне-столовой-гостиной» у нее имеется маленькая корзинка против корзинки левретки Фалез.
    В этом поразительном здании нет плиты; в универсальной комнате, где я ужинал, ставят два таганца, кладут в них угли и таким образом готовят микроскопические блюда. Надо взять лупу, чтобы рассмотреть их.
    Я провел ночь в гостинице «Французский щит» в обществе ночных птиц и пауков.
    На следующий день утром мы отправились в Миромениль и по широкой дороге с видом на море, идущей над Сен-Обен-сюр-Си, добрались до замка. Фасад здания мне ничего не напомнил. Так как в замке живут и какие-то с виду тупые люди прогуливались по... (Конец письма оборван. — Ред.).